Даже если вы не ощущаете как такового кризиса 40 лет, этот возраст все равно что-то неуловимо в вас меняет. Писательница и колумнистка New York Times и автор нашумевшей книги «Французские дети не плюются едой» Памела Друкерман — о том, каково живется мужчинам и женщинам после 40 лет.
Хотите знать, насколько молодо вы выглядите? Отправляйтесь во французское кафе. Это что-то вроде общественного референдума по состоянию вашей внешности.
Я переехала в Париж, когда мне только исполнилось 30, и официанты называли меня «мадемуазель». «Бонжур, мадемуазель», когда я входила в кафе, и «Вуаля, мадемуазель», когда приносили кофе.
Однако стоило мне отпраздновать сорокалетие, как, будто по щелчку, официанты стали звать меня «мадам». Сперва «мадамы» были редки, но вскоре обрушились градом. Теперь это «Бонжур, мадам», когда я вхожу, «Мерси, мадам», когда оплачиваю счет, и «Оревуар, мадам», когда я покидаю заведение. Иногда официанты произносят это хором.
Сперва я была заинтригована такой единодушной сменой концепции. Они что, собираются после работы, чтобы вместе выпить вина, просмотреть слайд-шоу и обсудить, кого из посетительниц понизить в статусе? (Кстати, мужчины всегда «месье», и это особенно раздражает.) Ужас в том, что с их точки зрения это — вежливость. В их глазах я слишком стара, чтобы обидеться на такое обращение.
Осознание необратимости перемен накрыло меня, когда я проходила мимо попрошайки, сидящей на тротуаре. «Бонжур, мадемуазель!» — крикнула она вслед идущей впереди девушке в мини-юбке. «Бонжур, мадам», — приветствовала она меня.
Вот тут мне стало не по себе. Как-то все слишком быстро, вам не кажется? Мой шкаф набит нарядами, которые я носила, будучи мадемуазелью. На кухне полно консервов, купленных еще в мадемуазель-эру. Но мир говорит мне: ты сменила статус. Дочь, внимательно изучив мое лицо в хорошо освещенном лифте, внезапно выдала: «Мама, ты, конечно, не старая. Но уж точно не молодая».
Женщина в 40 лет: не старая, но и не молодая
Что это значит вообще — не молодая? Двадцатилетние представляют себе сорок как возраст, когда для всего уже слишком поздно, когда только и остается, что сожалеть о несделанном и несбывшемся. Зато люди постарше уверяют, что «сороковые» — именно то десятилетие жизни, в которое они предпочли бы вернуться. «Как я мог думать о себе как о старом человеке, когда мне было сорок?» — задается вопросом Стенли Брандес, антрополог, выпустивший в 1985 году книгу о сорокалетних. «Я оглядываюсь назад и понимаю: господи, какой же я был счастливчик. Теперь я вижу этот возраст как начало жизни, а не как начало конца».
Если уж на то пошло, в наши дни сорок — даже не средний возраст. У половины нынешних сорокалетних есть шанс дожить до 95, утверждает экономист Эндрю Скотт, соавтор книги «Столетняя жизнь».
Однако на число 40 в нас отзывается та часть, что ответственна за символы. Иисус постился 40 дней. Магомеду было 40, когда пред ним явился архангел Гавриил. 40 лет евреи скитались по пустыне. Брандес утверждает, что в некоторых языках «40» означает «много».
40 лет по-прежнему видится нам некой поворотной точкой. «Это возраст, когда мы окончательно становимся собой», — сказал мне один английский писатель семидесяти с лишним лет. А потом, помедлив, добавил: «А если уж в сорок не поняли, кто вы есть, то едва ли когда-то поймете».
40 лет, плюсы и минусы
Постепенно я начала осознавать, что в качестве мадам, пусть и новоиспеченной, должна играть по новым правилам. Теперь, когда я пыталась изображать прелестную невинность, люди не очаровывались — они недоумевали. Беспечность больше мне не подходила. Предполагалось, что теперь я перестану заступать за желтую линию на паспортном контроле и опаздывать на рабочие встречи.
Ученые тоже подливают масла в огонь: нейрофизиологи утверждают, что после сорока нам становится труднее решать некоторые задачи. По сравнению с более молодыми мы легче теряемся, медленнее усваиваем информацию и хуже запоминаем определенные факты (например, способность запоминать имена достигает пика у двадцатилетних). Вам за сорок, если вы способны провести 48 часов, пытаясь вспомнить слово, и слово это — «геморрой».
Но есть и преимущества. Задачи, которые мы раньше решали, приложив изрядные усилия, теперь решаются с помощью опыта и инсайтов. Мы куда легче молодых схватываем суть событий, контролируем свои эмоции и разрешаем конфликты. Мы научились обращаться с деньгами и видим причинно-следственные связи. Мы более тактичны и вдумчивы, нежели молодежь. И мы куда менее невротичны, что очень влияет на наше общее эмоциональное состояние.
Современная нейрофизиология и психология подтверждают то, что Аристотель сказал 2000 лет назад: человек в возрасте «зрелости» живет, «не выказывая ни чрезмерной смелости, потому что подобное качество есть дерзость, ни излишнего страха, но как следует относясь к тому и другому, не выказывая всем ни доверия, ни недоверия, но рассуждая более соответственно истине».
Я согласна с этим. Мы сумели кое-чему научиться и немного повзрослели. Мы видим скрытую цену вещей. Наши родители наконец забросили попытки нас изменить. Мы не стесняемся назвать глупость — глупостью. В сорок лет мы перестаем страдать от того, что «все меня ненавидят», и осознаем, что всем, в целом, наплевать.
И тем не менее это очень непростая декада. Теперь мы способны предсказать динамику межличностных отношений, но испытываем сложности при запоминании двузначных чисел. Наш доход высок как никогда, зато ботокс внезапно кажется разумным вложением. Мы близки к пику своей карьеры, но уже можем видеть, как она завершится.
Наша жизнь происходит здесь и сейчас
Кроме того, этот возраст удивительно беден на важные вехи. Детство и юность целиком состоят из таких «рубежей»: мы растем, переходим из класса в класс, получаем дипломы и водительские права. В 20 и 30 мы ищем себе партнеров и работу, учимся содержать себя. В это время случаются повышения по службе и свадьбы, у нас рождаются дети. Мы строим взрослую жизнь, наслаждаемся этим, волнуемся из-за этого.
Когда нам за 40, мы по-прежнему получаем ученые степени и новые должности, меняем квартиры и мужей, но теперь это уже не вызывает таких бурных эмоций. Наши учителя и родители, которые с таким восторгом следили за нашими успехами, теперь заняты другими делами. Теперь это наша работа — следить за тем, как уже наши дети поэтапно движутся во взрослую жизнь.
Одни мой знакомый журналист как-то сказал, что больше ему не бывать вундеркиндом — как раз тогда человек моложе нас обоих был назначен судьей Верховного суда.
«Еще пять лет назад люди говорили: «С ума сойти, ты такой большой начальник?», — сказал мне 44-летний глава интернациональной продюсерской компании. Теперь его собеседники воспринимают эту должность как должное.
Во что же мы выросли? Мы все еще способны к действию, к переменам и к десятикилометровым забегам. Но есть кое-что новое, что появляется именно в 40, как напоминание о смерти. Наши возможности кажутся теперь ограниченными. Выбор одной опции означает отказ от множества других. Нам больше нет смысла притворяться теми, кем мы не являемся.
В 40 лет мы больше не готовимся к воображаемой будущей жизни. Наша жизнь, вне всяких сомнений, происходит именно здесь и сейчас. Мы достигли состояния того, что Иммануил Кант называл Ding an sich — «вещь в себе».